Игорь Тихорский - Лунный свет[ Наваждение Вельзевула. "Платье в горошек и лунный свет". Мертвые хоронят своих мертвецов. Почти конец света]

Через день Катенька исчезла. Игорь сам не свой ходил. Аж черный стал. Из местного отделения захаживали, уверяли: найдется Катя. Нашлась спустя месяц. За городом, в канаве. А отдельные части из ручья вытаскивали. Убийцу долго искали. К нам не приходили. Уже спустя несколько недель в «Информ-ТѴ» сообщили, что убийцу поймали. И признали сумасшедшим. Посадили в лечебницу. Заявили, что это человек из… э-э… группировки Александра Парамонова. В мое время таких слов не существовало. Обычная банда, наверное. А Игорек с тех пор изменился. Здороваться перестал. Молчаливый стал. И часто дома не ночевал. Потом сутками пропадал. Ну я знаю, он у своего друга Володи поселился. И здесь все реже появлялся. А сейчас и вовсе пропал. Я ему не мешаю: горе у человека. Он, Игоречек, Катеньку так любил… Иногда больно думать, где он теперь. С работы, похоже, уволился. Честное слово, жалко его.

— Считаете, милиция Катю подставила?

— Что вы! Я всегда милицию уважала. Мало ли, кто узнал.

— Внешность Володи этого можете описать?

— Тяжеловато. Невысокий, маленький совсем. Молодой, вместе с Игорем воевал. Лысоватый чуть-чуть. И с усами.

— Угу. Где живет, не в курсе, конечно.

— Через квартал отсюда. Игорь раньше очень открытый мальчик был.

— Адрес?

Ксения Денисовна назвала дом и квартиру. Теняков попрощался и удалился. Проверил ПМ, довольно кивнул и отправился по указанному адресу. В гости к двум афганцам, решившим выступить в роли вершителей судеб. Дружба и взаимовыручка бывших афганцев общеизвестны, но убивать ради старой дружбы до сих пор были способны лишь герои дешевых газетных публикаций.

На улице уже давно стемнело. Обилием прохожих этот район в столь позднее время явно не страдал. Даже старухи отсутствовали. Обшарпанный дом, в котором проживал Володя, трудно было назвать современным. Красные «Жигули» у подъезда. «Как портмоне», — с тоской подумал Теняков, с трудом поднимаясь по низким ступенькам. Почему портмоне, он и сам не смог бы ответить. Коленки предательски подгибались, а в животе внезапно стало покалывать. Глаза затуманились. Нечто подобное случилось с ним однажды десять лет назад в раскаленной пустыне.

Дверь вверху хлопнула, и перед Теняковым оказался молодой светловолосый человек гигантских габаритов. В его остекленевших зрачках не было места никаким чувствам.

— Игорь! — шепотом позвал Теняков, и парень отпрыгнул, стремительно сунув руку в карман куртки. В грудь оперу уставился черный ствол пистолета. «Хана», — мелькнула мысль и сразу угасла.

Грянул выстрел. Не осознавая, ранен он или нет, Теняков рванул ПМ из-за пояса и, не целясь, спустил курок.

По-прежнему стремительно летят дни, ползут вечера и ночи, а зима в Питере сплошь состоит из ночей.

Начальство скрипит зубами, не то от злости, не то от озноба.

На улицах пробки. Транспорт забит до умопомрачения. «Скорые» — тоже.

А я получил выговор. Именно тот самый, строгий. Впрочем, строгача получил весь отдел. За что? Хотел бы я знать.

На минувшей неделе на Каменноостровском были расстреляны семь работников фирмы «Геракл». Все кавказцы. После этого убийства у кого-то из генералов повысилась лохматость. И возбудимость тоже.

Шум поднялся страшный. Причины столь солидного количества покойников назывались разные. От бандитских разборок и до мести вернувшихся из Чечни омоновцев за своих товарищей. Благо, стрелявших было двое, как утверждали баллистики, ведь и пистолетов тоже два: ТТ и ПМ. Изобретатель последней версии, увы, немало огорчился, когда убитые оказались азербайджанцами. Пресса робко вякнула что-то типа «предвыборные выкрутасы коммунистов» и успокоилась.

Родное министерство успокоилось не столь быстро. Из Москвы дали команды «начать и ухлубить», раздраженно потребовали раскрыть в кратчайшие сроки, и для большего сокращения сроков решились подкинуть парочку генералов. Но местные генералы тоже не лыком шиты, а потом на защиту своих сотрудников встали голой грудью, объяснив, что генералов завались и здесь. Тогда сверху падучей звездой упало указание создать таинственную бригаду для дальнейшего расследования. Какую именно бригаду, уточнить запамятовали, а может, постеснялись, и вскоре действительно РУОП задержал бригаду вымогателей, сотрудников ФСБ, которых «слил» дружок, обидевшийся на низкий заработок.

А в принципе в ФСБ приличные ребята.

Кстати, понятие «кратчайшие сроки» слишком уж растяжимое. Это понимали и мы, и РУОП, и все остальные.

Дальше совсем чудеса пошли. Помимо выговоров невесть за что всем парням, портящим свое здоровье в отделе, именуемом по-человечески «убойный», влетело лично двоим: мне за бездеятельность и Непринцеву за неумение отловить психа. Новых мокрух, правда, тоже не случилось.

Теняков же отбрехался полностью. Стрельба по живой мишени признана обоснованной, мишень в виде афганца отволокли в морг, а его друга Володю — в «Кресты».

Жутко довольный Сергей курит одну сигарету за другой и мечтает пострелять еще.

Непринцев жует «стиморол» пачками и ждет. Про психа он уже забыл и теперь ждет вдохновения.

Зачем? Придумать очередную пакость? И без него умельцы есть. Мастера на все руки.

А азеров захавал РУОП. И презрительно рассмеялся в ответ на указание сверху объединить усилия. В гробу он видел указания. РУОП вообще никому не подчиняется. И опять же: зачем им семь лишних трупов? У нас бы и по приказу их никто не взял. Странные парни в Региональном управлении по борьбе с организованной преступностью.

А на подоконнике лежит Паша. Читает. Но уже не «Скандалы», а «Калейдоскоп». Он всегда читает фигню.

— «Тяжесть истории». Это заглавие. «Удивительную новость сообщили нам ученики одной из школ Калининского района». Какую же? «В подвале школы складировались сотни тысяч различных предметов. Принадлежат они самому обыкновенному преподавателю истории Дмитрию Ивановичу. Дмитрий Иванович вот уже в течение десяти лет собирает всевозможные вещи, и общий вес собранного составил…»

— Ну, это уже перебор даже для тебя, — возмущаюсь я, отчаянно зевая, — маразм крепчает.

Непринцев с готовностью откладывает газету в сторону и поворачивает ко мне ясноликую, солнцеподобную физиономию. Моргает и спрашивает:

— Знаешь, как нас величают местные опера?

— Догадываюсь, во всяком случае, — киваю я. — Но если тебе очень хочется оскорбить мой слух…

— Интересно почему. Как верно замечал Смоктуновский: «Вместе делаем общее дело».

— Стремишься казаться интеллектуалом? Валяй.

— Просто обидно. По-человечески обидно. Среди них есть сволочи? До хрена. А среди здешних? Вполне. Что, у Сережи рожа интеллигентнее, чем у оперов пятьдесят первого отделения? Сомневаюсь. Главная движущая людьми сила — это зависть, — мрачно заключил Паша.

— А-а-у-у-у…

— То есть?

— Скучно, господа.

— Верно. Вот ты когда-нибудь снимал бабки?

— С кого? — Я зеваю еще раз.

— Ты понял.

Здесь не принято отвечать вопросом на вопрос. Все равно что разводить кроликов или верить в скорое торжество справедливости. Но я спросил.

— А ты?

— Мне цены нет.

— Угу. Ты дешевка. Ими торгуют мелким оптом.

Непринцев не обиделся. Он вообще редко обижается.

— Отвечай поскорей.

— Ладно, отвечу. Никогда. И вряд ли собираюсь. Я знаю, кто из наших берет. И отчасти понимаю. Если все кругом замазаны, что остается? Дошло до того, что генерал, тяжелой рукой грохнувший по секретеру и объявивший войну мафии, тут же снимает трубку и предупреждает о начале операции. Народ боится, что его заставят работать. Ментов представляют самыми большими подонками. Горожане уверены, что мы на корню куплены, и трясутся от страха от одного упоминания о милиции. К мерзавцам уже привыкли, а ментов сторонятся. Вдруг наедут? Мало ли… Честный мент — это из области сказок и анекдотов. Теперь главные положительные герои — честные каталы или шлюхи. Порядочные журналисты — полный бред, по-моему. С бандитами договариваются. А что здесь такого? Обычные молодые дебилы. Но менты… Ой-ой! Авторитетов именуют спасителями нации. Слава Крипич и Володя Пудель — звезды телеэкрана. Хорошо, пусть мы — скоты и сволочи, а они — надежда и оплот. Но я желаю стать исключением. Тем самым, из анекдотов. Жить на зарплату и не замазаться. Получать деньги за дело, а не наоборот. Пытаться сделать что-нибудь, зная, что это бесполезно. Не изображать крутого, громя притоны с мелочевкой, которая завтра же окажется на свободе и плюнет мне в лицо, а стараться словить этих самых знаменитостей. И для этого я тут и сижу. Глупо? Согласен. Но смейся сколько угодно, я отсюда добровольно не уйду, кем бы меня ни величали. Вспомни эти слова, когда меня уволят по собственному. А сейчас отвали, я сплю.